автор ВИА в Пт 23 Сен 2011 - 
4:12Д У Р Н А Я П Р И В Ы Ч К АКонстантину Кожевникову (в миру – «КОНСТ») – посвящается.
Все события и имена в рассказе вымышленные. Любые совпадения – случайны.
Автор не хотел никого обидеть и заранее извиняется за возможное случайное «попадание в цель».
ЧАСТЬ
.
Он родился в поезде, как поётся в песне, «…где-то между Ленинградом и Москвой…» Родители возвращались из отпуска, и - надо же такому случиться – преждевременные роды! Но, слава Богу, всё обошлось. Мальчика назвали Костей, а в свидетельстве о рождении записали – «Ленинград». Мальчик рос шустрым и смышлёным. На пять лет, дедушка с бабушкой подарили ему педального коня, которого Костик сразу оседлал и весело гогоча, катался по длинному извилистому коридору «коммуналки». Конь был красивый, с хвостом, гривой, и казался Костику настоящим. Единственное, что он не умел – это объезжать препятствия. Неосторожно вышедшей из кухни соседке - тёте Циле, голова конька заехала прямо в промежность, а выпавшая из рук кастрюлька с куриным супом, окатила старый, и без того засаленный халат. «Таки, ребёнок, шо с него возьмёшь…» - философски говорила тётя Циля дяде Моне, вместо супа хлебавшему чай из блюдечка…
Увы, беззаботный дошкольный возраст закончился, и Костик, с большим букетом гладиолусов и новеньким ранцем, отправился в первый класс. Учился средненько, но без двоек. «Не без способностей, но уж очень ленив» - говорили о нём учителя на родительских собраниях. «И ещё, знаете ли, Костя постоянно держит руки в карманах. Говорит, что мёрзнут, но ведь это дурная привычка. Сами знаете, к чему это может привезти…». Мама тихо краснела, а отец хмурился и обещал надрать задницу юному бильярдисту…
К пятнадцати годам Костя, как и большинство его друзей, носил длинные волосы, покуривал, и имел среди друзей прозвище – «Конец». «Погоняло» это, закрепилось с детства – его фамилия была «Конечников». Косте это не сильно нравилось, особенно когда дружки кричали ему под окнами квартиры. Но в восьмом классе, неожиданно, прозвище сменилось на новое, более благозвучное. Катаясь в ЦПКиО на лыжах, Костя, чтобы не отморозить причинное место, пропустил концы длиннющего, вязаного шарфа, в лыжные штаны. В результате сего манёвра, спереди образовался комок весьма внушительных размеров. Проезжавшие в тот момент навстречу две, видимо неслабо бухнувшие, сорокалетние, румяные тётки, увидев его, потеряли дар речи. Одна из них, чуть было, не наткнувшись животом на лыжные палки, произнесла: «Вот это, конь!». С того дня, новая кличка закрепилась за Костей навечно.
Школьные годы пролетели, подобно бумажному самолётику, выпущенному из окна, как будто их и не было вовсе. Сдав выпускные экзамены, Конь получил из рук директора школы долгожданный диплом о среднем образовании. По причине чрезмерно принятого «на грудь» спиртного, выпускной вечер запомнился ему довольно плохо. В памяти остались лишь какой-то яркий свет, шум, музыка, разгорячённые лица одноклассников и одноклассниц, прокуренная «чёрная» лестница. Портвейн сменялся шампанским, потом коньяком, и снова портвейн… «Лакировали» водкой, которую до этого он практически не пил. Разливали физрук – Сан Саныч и трудовик – Василь Василич – первые наставники в новой, самостоятельной жизни. Потом, устав от застолья и танцев, все пошли гулять на Неву, прихватив с собой пакеты с едой, питьём, а также изрядно набравшегося учителя литературы.
На следующий день, очнувшись лишь к трём часам дня, Конь был «не в силах» не только идти, но даже сидеть. Он лежал на диване с чугунной головой и, время от времени, отхлёбывал жигулёвского пива из трёхлитровой банки. Сей мутновато-водянистый напиток, прежде чем попасть к нему в желудок, изначально был разбавлен ещё на пивзаводе. Затем, бывалый шофёр «пивовоза» и ловкий «крановщик» из пивного ларька, завершили процесс. Несмотря на сей прискорбный факт, количество выпитого, перерастало в качество, и тяжесть похмелья отступала. Голова стала проясняться, и из закоулков памяти вылезли обрывки вчерашнего выпускного. Неясные мысли, как бы случайно появлялись, и также неожиданно пропадали. Первый день самостоятельной, «взрослой» жизни плавно клонился к закату…
На второй день, Конь, тяжело вздохнув, вернулся к давно мучавшему, но постоянно отодвигаемому «на потом» вопросу. «Куда податься? В отличие от большинства одноклассников, армия ему не грозила - ослабшее в период полового созревания зрение, позволило ещё год назад получить «белый» билет. Какой-то особой мечты в выборе профессии у Коня не было. Чаще всего, в мечтах, он представлял себя заведующим женской баней…
Пролистав в очередной раз «Справочник для поступающих в ВУЗы», Конь задержался взглядом на Педагогическом институте. «А что, неплохой вариант», - подумал он, - «Ленинградцев принимают с удовольствием – им общага не нужна, да и парней в учителя идёт мало... И девчонок, море…» - При этой мысли, на лице Коня появилась самодовольная ухмылка.
В «Пед», он действительно поступил, практически не готовясь, чем немало удивил своих родителей. И даже каким-то чудом, весь первый семестр получал стипендию. Первое время, всё было даже очень весело. Конь (прозвище перекочевало вместе с ним в институт) пропускал лекции и стал завсегдатаем-посетителем в расположенном неподалёку пивном баре «Висла». Пиво и водочка, в теплой компании, текли рекой. Правда, стипендия довольно быстро заканчивалась, но выручали дружки, которым наивные родители присылали достаточно для того, чтобы те, ни в чём не нуждались, живя в Ленинграде. Неискушённые провинциалы искренне полагали, что их отпрыски прилежно учатся, а в свободное время, посещают выставки, музеи и театры культурной столицы. Благодаря родительским «вливаниям», весёлая компания, в которой Конь, как местный авторитет, сразу стал лидером, ежедневно черпала знания из неиссякаемого пивного источника.
Как-то очень быстро подкатила первая зимняя сессия. Благодаря полученным в пивной «знаниям», Коню «с налёту» удалось сдать лишь пару экзаменов, да и те на слабую троечку. Пока все отдыхали на каникулах, для него потянулись мучительные пересдачи трёх «неудов». О стипендии пришлось забыть, а весёлые «культпоходы» в «Вислу» - ограничить. Тем более, что староста их группы, к которой он вначале даже попытался клеиться, отмечала все пропуски занятий. В общем, чтобы не «вылететь», пришлось учиться.
Но как пелось в старой студенческой песенке: «От сессии до сессии, живут студенты весело!». На гулянках по случаю дней рожденья, праздников, сданных экзаменов и полученной стипендии, напряженье спадало и всё становилось не таким уж пасмурным. Когда гулявшая в общаге, весёлая компания, изрядно «принимала на грудь», Конь хватал какую-нибудь захмелевшую, утратившую бдительность однокурсницу за могучие титьки, и тащил в пустую комнату. Правда, не всякий раз удавалось довезти начатое дело «до конца». Иногда, в самый неподходящий момент, вдруг начинали барабанить в дверь, и в результате изрядного подпития, его «лучший дружок» его подводил. Иногда же, подружка, видимо боясь «залёта», вдруг заявляла, что у неё «каникулы».
Вот так и летели весёлые студенческие годы, наполненные сессиями и пересдачами, курсовыми и рефератами, демонстрациями и стройотрядами. Каким-то чудесным, не понятным ему самому образом, институт удалось закончить. На выпускном в ресторане «Баку», Конь на радостях «насосался как клоп». Душа требовала полёта и он, подобно небезызвестному, Семёну Семёнычу Горбункову, начал взбираться на сцену, чтобы в сопровождении ресторанного ансамбля исполнить «Ехал на ярмарку Ванька-холуй…». К счастью, более трезвым однокашники успели стащить его оттуда за штанину. После этого, Конь на всех обиделся, и со словами «а вот хер вам, всем!», почувствовав неожиданный приступ дурноты, наблевал в тарелку приглашённому на банкет заместителю декана. Друзья вывели его в туалет, где он, приходя в себя, провёл полчаса под струёй холодной воды. Затем, плохо соображая, покинул заведение и долго болтался по вечернему городу в поисках приключений, пока ноги не занесли его в Летний сад. Был прекрасный летний вечер, романтическая пора Белых ночей. В это время город превращался в туристическую Мекку, а Летний сад заполнялся весёлыми нарядными отдыхающими. Именно там, в кустах за скамейкой, по похожему на львиный рык храпу, и обнаружил «любителя прекрасного», проходящий мимо наряд милиции. С немалым трудом им удалось извлечь его безжизненное тело из кустов. Наконец, с разбитыми непонятно где очками и расстёгнутой ширинкой, провожаемый многочисленными осуждающими взглядами, Конь был торжественно погружен в автомобиль «спецмедслужбы».
На следующее утро, «колбасясь» с жуткого похмелья, он вышел из медвытрезвителя, подслеповато щурясь от яркого солнечного света. Дрожащей, плохо слушающейся рукой, Конь в сотый раз ощупывал карманы своего мятого, облёванного костюма. Но, увы - ни полученного накануне диплома о высшем образовании, ни паспорта, ни ключей от квартиры, обнаружить не удалось. Кто их вытащил, те глухонемые, у которых он попросил закурить, или забравшие его менты – оставалось тайной. Но, к счастью, не долго – на следующий день ему позвонили и предложили выкупить документы. «Значит всё же, менты, быстро телефон пробили», догадался Конь, отсчитывая из отложенных на отпуск денег, двадцать рублей.
Наконец, наступило первое в его жизни «первое сентября», когда он собирался в школу не как ученик, а как учитель. Конь внимательно, возможно впервые за много лет, пристально посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел худощавый молодой человек в очках, с несколько испитым лицом и жиденькими усиками. Он сделал серьёзное лицо, потом изобразил радушную улыбку и остался доволен осмотром. Полученный из химчистки, строгий тёмно-серый костюм и галстук «в тон», придавали ему строгий, торжественный вид.
В школе ему понравилось. Особенно приятно было внушать страх ученикам. Нравилось, что дети вскакивали и замирали, при его появлении в классе. Нравилось, что они опускали глаза, когда он грозно и пристально смотрел на них сквозь очки. Но особое, сладостное удовольствие, похожее на оргазм, он испытывал, когда ставил двойки... С первого дня, среди детей, за ним закрепилась кличка – «Кощей». Несмотря на привычку держать правую руку в кармане, как и всякий холостяк, в глазах дам, Конь был перспективным молодым человеком. Молоденькие и не очень учительницы посматривали в его сторону, а хорошенькие старшеклассницы, строили глазки. Он делал вид, будто бы не замечает этого, но это ему нравилось и сильно распаляло. Его маленькие хитрые глазки, не могли оторваться от стройных, обтянутых колготками ножек старшеклассниц, будто специально садившихся за первые парты и надевавших коротенькие мини-юбки. Он, будто бы случайно ронял на пол авторучку или футляр от очков и наклонялся под стол. В конце концов, девчонкам, заметившим его постоянные, изощрённые попытки заглянуть им под юбки, это надоело, и они стали жаловаться классной руководительнице, а та – самой директрисе. В конце концов, настал тот злосчастный день, когда эта дура, заглянула в класс в тот самый момент, когда Конь в очередной раз «нырнул» под стол! В итоге, разразился скандал, его вызвали на педсовет, затем в РОНО, и наконец, предложили уволиться «по собственному желанию».
Но, не зря говорят - «нет худа без добра». Несмотря на перенесённые моральные унижения, особенно жалеть было не о чем, учительская зарплата – слёзы… Слегка попив с горя, и придя в себя, Конь отправился на поиски работы. Поскольку дальнейшая преподавательская деятельность больше ему не светила, пришлось подыскивать местечко, где бы пригодился его диплом учителя математики. Кто-то из институтских друзей подсказал ему, что информационно-вычислительному центру при Государственном Эрмитаже срочно требуется научный сотрудник. Конь поехал на собеседование и его взяли на работу. Сердчишко учащённо забилось, когда он впервые, важно посверкивая новенькими окулярами, прошёлся по его бесчисленным залам, и с умным видом рассматривая изображения обнажённых красавиц…
Так началась его ежедневная, одновременно утомительная и однообразная, и в то же время, интересная и приятная работа, в музее с мировым именем. Не отличаясь особой прилежностью, Конь, всеми правдами и неправдами старался покинуть своё рабочее место. Его частенько видели важно прогуливающимся по залам музея, с рукой в кармане. Такая работа ему нравилась. Красиво, почётно, кому сказать – не стыдно. Его потухшие было глаза, снова засверкали демоническим огнём. Хотя, конечно и здесь зарплата могла бы быть повыше! Тем более, что годы шли, и Конь, уже начал подумывать о создании семьи. Его Величество Случай помог ему - на него обратил внимание и пригласил к себе в огромный шикарный кабинет, сам директор Эрмитажа - Пидоровский. Конь никак не мог понять, зачем такой мелкий «дрищ» как он, мог понадобиться такому известному и влиятельному человеку. Про Пидоровского ходили разные слухи, в том числе и, что он педик. Поэтому Конь с опаской переступил порог его кабинета. Но он зря боялся - на его счёт у директора Эрмитажа были иные планы.
«Ничто не вечно под луной», все экспонаты рано или поздно стареют и приходят в негодность. Что-то, ещё можно отреставрировать, что-то покрыть специальными защитными составами, но есть вещи, которые, увы, не удаётся сберечь. Старая, мумия египетского вельможи, возраст которой давно перевалил за пять тысяч лет, под воздействием времени, света и бактерий, рассыпалась в пыль. И дело даже было не в том, что приобретение подобного экспоната обошлось бы музею в кругленькую сумму, а его согласование - кучу времени. Деньги у Пидоровского конечно были. Вот только тратить их, ему не хотелось – как всегда, «жаба душила». И его изворотливый мозг, провернувший не один десяток подобных махинаций, нашёл, как ему казалось, верное решение.
Уже на следующий день, Конь, обвязанный старыми льняными бинтами и намазанный охрой, возлежал в открытом саркофаге и наслаждался жизнью. Его даже практически не пришлось гримировать, настолько он, благодаря природной худобе, походил на настоящую мумию. Главное, это было не шевелиться и не моргать при посетителях, да и дышать приходилось осторожно. Новое место работы ему нравилось, да и делать-то ничего не надо – лежи себе и всё. Особенно согревала мысль об увеличенном по такому случаю двойном окладе. Посетителей в залах Древнего Египта, было немного. Когда стихали их шаги и Конь оставался один, он успевал даже слегка «размять» затёкшие члены. Два раза в день, в полдень и в четыре часа, зал на десять минут закрывали «на проветривание». Конь выскакивал из саркофага и бегом бежал в дальний угол к старой амфоре, отправлять естественные надобности…
В ту злополучную пятницу всё с самого утра пошло кувырком. Началось с того, что Конь, накануне изрядно «заложивший за воротник» по случаю получки, проспал. Пришлось звонить руководству и что-то в очередной раз мямлить о прорвавшейся на кухне водопроводной трубе. По этой причине, зал Древнего Египта, до
2 часов дня был закрыт «по техническим причинам». В начале первого, взъерошенный Конь, от которого ещё изрядно разило перегаром, «на скорую руку» забинтовался и натёр «открытые места» тональным кремом. Устроившись на своём ложе, он вытянулся, закрыл глаза и замер. Голова кружилась, в животе бурчало, его слегка подташнивало. Вдобавок, непонятно откуда появившаяся большая, назойливая, сине-зелёная муха, с противным жужжанием норовила сесть ему на лицо.
«Надо завязывать с этими пьянками, пока и отсюда не выгнали!» подумал Конь. Чтобы отогнать неприятные мысли, он стал представлять себя в зале Рембрандта, рассматривающим «Данаю»... Стало тепло и комфортно, неприятные, похмельные ощущения исчезли. Сознание стало понемногу затуманиваться…
Большая группа солидных, хорошо одетых людей приближалась к залам Древнего Египта. Президент Российской Федерации, Премьер Министр, дама-губернатор и другие официальные лица, показывали своему важному гостю – президенту Египетской Республики, сокровища Эрмитажа. Экскурсию, как всегда в подобных случаях, проводил сам Пидоровский. «Прошу Вас, господа. Обратите внимание: перед Вами натуральная мумия египетского вельможи…» - Пидоровский посмотрел краем глаза вовнутрь саркофага и, запнувшись, неожиданно замолчал, сделавшись белым как полотно. Важные гости придвинулись поближе. «Ой, чего-то мне страшно, покойник, всё-таки!» - негромко произнесла молодящаяся дама-губернатор, но, тем не менее, придвинулась ближе всех. То, что предстало перед взором высокопоставленных особ, с трудом поддавалось описанию: внутри старинного каменного саркофага лежала тёмно коричневая мумия в очках и рваных носках. Иссушённая правая рука мумии, почему-то покоилась на её промежности. Сама промежность, видимо от того, что её забыли намазать охрой, резко отличалась от остального тела. Но не это было самым удивительным. Распространяя вокруг себя насыщенный, водочный перегар, мумия, лежавшая, если верить табличке, в столь живописной позе уже пять тысяч лет, мирно храпела…
ЧАСТЬ 2.
.
Кровавая ноябрьская заря поднималась над застывшим городом. Ветер с завываньем носил по безлюдным улицам опавшие, пожелтевшие листья и бумажный мусор. Огромная сине-чёрная туча неумолимо надвигалась с северо-востока, предвещая снег, мрак и прочие неприятности…
«Когда же это всё кончится! Ну почему, всё случившееся – не сон…!» Память возвращалась к событиям того злосчастного дня, когда его, завёрнутого в какую-то грязную, вонючую тряпку, тащили через весь Эрмитаж, на глазах у сотрудников и посетителей, в милицейскую машину. Как трое суток держали в «обезьяннике», не позволяя снять грязные бинты и смыть с лица грим. Как катались по полу, давясь от смеха, его сокамерники. Как поздно ночью, сторонясь случайных прохожих и сотрудников милиции, он пробирался в таком виде через весь город, к себе домой на Среднюю рогатку…
В милиции на него завели уголовное дело и предъявили обвинения в хищении музейных экспонатов в особо крупных размерах. «Да-а-а, попал ты, паря. На самом верху велели нагнуть тебя по полной…» - с недоброй ухмылкой, процедил сквозь зубы следователь и положил на стол перед Конём огромный, занимавший несколько страниц список похищенных экспонатов. Увидев краем глаза размашистую подпись Пидоровского, Конь понял, что помощи ждать неоткуда. А ещё он понял, похолодев до самых яиц, что на него решили повесить всё, что за многие годы исчезло из хранилищ Эрмитажа, наверное, ещё со времён революции и гражданской войны. На какой-то миг Конь потерял ощущение реальности происходящего. Ему показалось, что он на допросе в ГПУ, и через пять минут его расстреляют. В глазах всё поплыло, и он потерял сознание.
Пока Конь отдыхал «под подписку о невыезде», в его квартире провели обыск, но ничего особенного не нашли, если не считать парочки старых, заляпанных порнографических журналов. Да это, собственно говоря, ни на что уже не влияло. Начальник ГУВД, внимательно посмотрев протоколы допросов, вызвал к себе следователя и, как следует, его отымел. «Мало того, что перед правительственной делегацией опозорились, хочешь, чтобы над нами весь мир смеялся! Где это видано, чтобы все пропажи за семьдесят лет советской власти, на одного мудилу повесить?!»
Вечером того же дня, Конь сидел в конце стола в огромном кабинете начальника ГУВД. Перед ним лежала санкция прокурора на взятие его под стражу в связи с возбуждением уголовного дела. Буквы в глазах Коня расплывались и с трудом складывались в слова. В конце концов, смысл написанного, стал доходить до него - в перспективе корячилась «десятка» с конфискацией. Начальник ГУВД был опытным кабинетным «волком». Он прекрасно понимал, что Конь тут собственно не причём, а всему виной этот прохиндей-Пидоровский, придумавший всю афёру с так называемой «мумией». Но, вовсе не показать результаты работы, было нельзя. Самым лучшим вариантом - было передать Коня в какое-нибудь другое ведомство. “Слышь, парень, а ты в армии служил?» - мрачно спросил генерал. И услышав, что Конь был освобождён от службы по состоянию здоровья, сказал, – «Ну, значит, готовься, теперь ты здоров…». И Конь пошёл готовиться…
2.
Ах, эта Армия! Кому «посчастливилось» через неё пройти, тот не забудет…
Оно конечно: «школа жизни, кузница настоящих мужчин», и всё такое-прочее. Но, до чего же обидно идти служить вообще, не со своим призывом – в частности, а с высшим образованием – в особенности! Увы, Коню выбирать не приходилось. В его военном билете красовалась свеженькая запись: «Годен к строевой».
И вот настал этот благословенный час служения Родине. События закрутили Коня как в плохом кино. Отдельные вспышки памяти, как из тумана эпизодически выхватывали горестно-бестолковые сборы и проводы. О том, как его, пьяного, друзья вели на сборный пункт, грузили в вагон – в памяти практически не осталось. Очнулся Конь лишь когда в вагоне объявили, что уже прибыли и нужно, собрав в охапку свои манатки, выходить строиться. Городок, куда их привезли, носил доселе неслыханное, странноватое название - Муханск. Как Конь не напрягал память, он никак не мог понять, в какую область необъятной матушки России, попал. В голове постоянно вертелось что-то среднее между «Муданск» и «Мухосранск»… Первым делом, как и положено в армии, всех построили, пересчитали и отняли водку. Затем, выдали тупые ручные «машинки», – Конь видел по телевизору, как такими стригут овец, - и велели стричь друг друга «налысо». Процесс затянулся, поскольку машинки не столько стригли, сколько выдирали клочки волос. Услышав очередную команду на построение, Конь побежал в строй с недобритой половиной головы. В висевшем на стене зеркале, мелькнуло некое существо, похожее скорее на пуделя, чем на человека. «Неужели это я!» В тускло освещённой бане, отобрали «гражданскую» одежду и загнали в «мыльную». Было холодно, темно и не хватало тазиков. Конь, уронивший в общей толчее очки и, подслеповато щурясь, наклонившийся, чтобы их поднять, почувствовал, как какая-то сука сунула ему в жопу обмылок…. Форму выдали на два размера больше, сапоги на два размера меньше, построили и погнали в столовую. Обед, с точки зрения гражданского человека, был абсолютно несъедобным. На первое, был суп «из семи залуп», в котором кроме воды, крупы, капусты и редкой картофельной шелухи - ничего не было. На второе было некое подобие картофельного пюре. Оно было какое-то странное, тягучее и очень напоминало обойный клей. Попробовав, Конь чуть было не блеванул в тарелку. После обеда разрешили перекурить и оправиться. Конь, одним из первых примчавшийся в туалет и решивший «убить сразу двух зайцев», сидел на корточках над грязным «очком» и, дымя сигаретой выжимал из себя последние остатки гражданской жизни. В самый неподходящий момент объявили построение. Оглянувшись в поисках туалетной бумаги и ничего не найдя кроме затёртых матерных надписей, он побежал в строй, оттягивая сзади штаны и растопырив ноги. Поздно вечером, после отбоя, уставшая рота забылась тревожным сном. Конь, на нервной почве, лишившийся сна, долго ворочался, пока не услышал шёпот соседа по койке. Соседа звали Антипом, он был мурманский, производил впечатление нормального парня, и предложил Коню «шарахнуть за знакомство» тройного одеколону. После того, как антиповский «Тройной» закончился, Конь, ранее не употреблявший одеколон и изрядно захмелевший, предложил свой «Ландыш». .Как они «выключились», Конь не помнил, просто провалился в темноту.
В семь утра прозвучала команда «РОТА, ПОДЪЁМ, ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ!». Страдая от сильнейшего похмелья и излучая вокруг себя одеколонную отрыжку, Конь, с трудом разлепил глаза, и, пошатываясь, пытался попасть в штаны. Руки и ноги его практически не слушались. Кое-как натянув их и пытаясь застегнуть пуговицы, он начал искать свои сапоги, но нашёл не сразу. Кто-то ночью приподнял двух ярусную шконку, и поставил её «ножки» прямо в его сапоги. Достать их без посторонней помощи было нереальной задачей. Вся рота уже стояла в строю, сотрясавшемся от дружного хохота, и наблюдала за тем, как он пытался застегнуть пуговицы. Но тщетно: пуговицы почему-то никак не хотели застёгиваться, поскольку одежда была вывернута наизнанку…
В казарму вошли два офицера: один – высокий, подтянутый, другой – маленький, круглый как колобок.
Высокий, сильно картавя, скомандовал: «Батальон, гавняйсь, смигно! Гавнение на пгаво!»
Раздался идиотский смех. «Отставить!» - заорал картавый. Увидев Коня, он скомандовал: «Рядовой, встать в строй!».
Придерживая руками вывернутые наизнанку штаны, Конь под всеобщий хохот босиком побежал в строй. Ему одному, было не до смеха. В это время, заглянувший в туалет старшина роты, прапорщик с весьма характерной фамилией - Бухаренков, обнаружил в углу, спящего Антипа и тщетно пытался его разбудить. Антипова судьба была решена. На следующий день, он отправился дослуживать свой срок на Землю Франца Иосифа...
По сравнению с ним, Конь, практически отделался лёгким испугом: старшины роты, на первый раз отправил его на три ночи мыть туалеты. Или как он образно выражался - «на говно».
3.
И вот, потянулась монотонная армейская служба: постоянные построения и поверки, утренние зарядки и строевые занятия, марш-броски и хозяйственные работы.
Особенно Коня доставала химподготовка, на армейском жаргоне - «хим-дыма». Сия «процедура» проводилась по четвергам и продолжалась до обеда. Услышав спросонок команду «Подъём, атом!», Конь, и без того плохо соображающий после тяжёлого сна в душной, пропахнувшей грязными портянками казарме, натягивал на себя противогаз, общевойсковой защитный комплект и бежал в строй. В противогазе было тяжело дышать, а в резиновой химзащите, вся одежда через пять минут, вообще становилась мокрой от пота. Раздалась команда: «Бегом, марш!». Бежать нужно было полтора километра до берега лесного озера, где разрешалось снять противогазы, химзащиту и умыться. Бег по пересечённой местности в резиновых чулках, натянутых на сапоги, и прорезиненных плащах, не пропускавших воздух, был крайне тяжёл, а постоянно запотевавшие стёкла шлем-маски, не позволяли видеть ничего кроме спины впереди бегущего. Конь, вынужденный снять очки и практически ничего не видевший, спотыкался чаще других. Падать – не рекомендовалось. Упавший, получал пинок под зад, от бежавшего в одних трусах сержанта. Сержант был не русский, носил фамилию Джумабаев, и ненавидел всех, а Коня, в особенности.
«Погоди у меня, чурка нерусская! Я тебя провожу на дембель!» - обливаясь потом и слезами, с ненавистью думал Конь, лёжа на земле и судорожно хватая ртом воздух. Вокруг него сидела, лежала, и блевала, добрая половина роты, так и не добежав до озера….
Обратно разрешили бежать без химзащиты, в одних противогазах. Конь, глядя, как делают другие, вытащил резиновую пробку из дна фильтрующей коробки, и дышать сразу стало намного легче. По прибытии в казарму, вообще разрешили снять противогазы, и Конь решил, что на сегодня мучения закончились. Но после обеда вновь прозвучала команда «Атом!», и все бросились надевать ненавистную резину.
За счёт вынутой пробки, Коню теперь дышалось гораздо легче. Он с лопатой на плече, вместе со всеми, бодро маршировало по химическому полигону тушить старый, полу разобранный самосвал. Увлёкшись тушением, Конь не заметил как сзади, незаметно подошли два солдата. У одного в руках было ведро, с какой-то маслянистой жидкостью, а у другого - зажжённый факел на длинной палке. Первый, незаметно вылил Коню на спину черпак густой, маслянистой жидкости- это был напалм - и отскочил в сторону. Второй прислонил к облитой спине горящий факел. Конь не сразу почувствовал, что горит, но всё же, успел сбросить с себя плащ и затоптать огонь.
Потом, всех подвели к большой, выгоревшей на солнце, армейской палатке, велели снять противогазы, и стали по одному запускать внутрь. Конь, оказавшийся первым, смело шагнул в темноту. Последнее, что он услышал, было непонятное слово «ХЛОРПИКРИН»
«Газы!» -услышав привычную команду, Конь зажмурил глаза, остановил дыхание и натянул противогаз. В большой армейской палатке горел тусклый жёлтый свет. На стуле сидел командир взвода, рядом стоял сержант Джумабаев. Оба были в новеньких противогазах нового образца, без идиотской гофрированной трубки. На полу стояла металлическая ёмкость, из которой медленно клубился дымок. Это было последнее, что Конь увидел в палатке. Слёзы хлынули у него из глаз, а душераздирающий кашель мгновенно вывернул его наизнанку. Ничего не соображая, он сорвал с себя противогаз, тем самым сделав себе ещё хуже: возникло ощущение, что он проглотил стекловату, а в глаза попал ацетон. Свалившись на земляной пол, собрав остаток сил, Конь пополз из палатки на свежий воздух. «Всё понятно», сказал выскочивший за ним следом Джумабаев – «Когда бегал, клапан из фильтрующей коробки вытащил, а вставить забыл…»
После того, как еле отдышавшегося и прохаркавшегося Коня привели в чувство, он получил свои очередные «два наряда вне очереди». Мучившие его весь остаток дня слёзы и кашель, прошли только к утру…
4.
Серые армейские будни довольно монотонны и, в основном, похожи как две капли воды. Посему, простые и обыденные, с точки зрения гражданского человека события, вносят определённое разнообразие в повседневную жизнь. В четверг – баня, в субботу вечером – кино в клубе. В воскресенье - возможность поиграть в футбол или волейбол, плюс «воскресная пайка» (яйцо на завтрак и котлета на обед). Кому повезёт – возможность увидеться с родными и друзьями на КПП. А остальным – сходить в солдатскую чайную, чтобы хоть как-то разнообразить скудный армейский рацион булочкой с колбасой, и мутноватым кофейным напитком. Но было ещё одно событие, вносившее определённое разнообразие в серые армейские будни. Это был - караул.
«Молодых», уже неделю как прошедших первые стрельбы и принявших присягу, тщательно готовили к первому в их жизни «караулу». Сержант заставлял штудировать «Устав гарнизонной и караульной службы», а старшина тщательно проверял оружие, и дотошно объяснял - «что и как». Конь, как и все, волновался, представляя, как ему будет доверено оружие с боевыми патронами. В голове даже появились кое-какие подлые мыслишки насчёт сержанта Джумабаева. Но в самый последний момент Коня назначили на пост №7 - «охрана и оборона банно-прачечного комбината». Часовому там полагался только штык-нож. «Ну и ладно», - успокаивал себя Конь, - «Ответственности меньше».
У взводного, в первый раз заступавшего в караул с «салабонами», с утра было дурное предчувствие. Он задницей, которая его никогда не обманывала, чуял приближение крупных неприятностей. «Знать бы, откуда свалится…» - думал он, нервно куря в комнате «Начальника караула». «Только бы стрельбу кто-нибудь случайно не устроил! С молодыми, от волнения и испуга, такое иногда случается…» Неожиданно его размышления прервал резкий звуковой сигнал, а на табло замигала лампочка «НАПАДЕНИЕ НА 7-Й ПОСТ!» «Наверное, ошибка какая-то - «Ну кому придёт в голову нападать на банно-прачечный комбинат. Да ещё в пятницу. Да ещё в восемь вечера! И зачем? Ну что там можно взять, кроме грязных кальсон и портянок!» «Эй, Никитин!» - позвал взводный. На пороге появился долговязый парень с глуповатым выражением лица. «Добеги до 7-го поста, найди этого мудилу, и надавай ему по ушам, чтобы зря не названивал!». Даже невооружённым глазом было видно, что сей боец, в прошлой, гражданской жизни, «звёзд с неба не хватал». Никитин, был рослый малый, слегка заикался и вид имел, будто ему как следует приложили «пыльным мешком из-за угла». С малолетства, в родной деревеньке на Псковщине, над ним посмеивались, считая дурачком. То сушёного говна подсунут вместо махорки, а то, при девках, сдёрнут с него трусы… Как он оказался годным к строевой, известно было одному лишь Богу, да Опочкинскому райвоенкому.
Томительно тянулись минуты ожидания. Наконец, дверь в караульное помещение распахнулась, и на пороге возник бледный как мел Никитин. В его глазах застыл ужас. Взводный попытался встать со стула, но у него подкосились ноги. «Ну что? Говори, что там!?», заорал он на «гонца». Из бледных, трясущихся губ Никитина, раздалось нечленораздельное мычание: «М-м-м-м-м….м-м-м…У-у-у-б-б-и-л-л-л-и…» Теперь настал черёд побледнеть взводного. «Караул, в ружьё! За мной!», крикнул он каким-то не своим, петушиным голосом, и вскочил, пытаясь попасть в снятые под столом сапоги. Солдаты бодрствующей смены, на ходу хватая оружие, выскочили из караульного помещения. Взводный бежал, не разбирая дороги, размахивая пистолетом; за ним не отставая бежали его бойцы… Когда до банно-праченого комбината оставалось не более пятидесяти метров, лейтенант скомандовал: «Ложись!». Солдаты упали на сырую грязную дорожку и медленно поползли за лейтенантом. «Двое обходите справа, двое – слева. Остальные – за мной!» - громким прошипел взводный. Ползком миновали здание прачечной, Коня нигде не было. Пришлось ползти дальше по рассыпанному по земле углю.
И тут лейтенант увидел Коня. Тот лежал на земле возле освещённых окон бани, почти под самой пожарной лестницей. По его лицу текла кровь. Неподалёку валялись раздавленные очки. Ремня со штык-ножом нигде не было. Конь слабо стонал. «Слава Богу, жив» - подумал взводный, а вслух крикнул: «Двое – оказать помощь, остальным осмотреть пост!». Солдаты, рассыпавшись «веером», с опаской расползлись по сторонам. Вокруг было тихо. Лишь время от времени, с другой стороны здания, где был вход в баню, доносились детские голоса. Лейтенант поднялся, включил фонарик и стал осматривать землю вокруг. На влажной почве были отчётливо видны следы от сапог Коня. Других следов не было. «Товарищ лейтенант, посмотрите!» - обратился к нему один из солдат. В метре от них, лежал большой кусок кирпичной кладки со следами штукатурки. Взводный машинально поднял голову вверх и, посветив, увидел, прямо над собой отломанный кусок бордюра. Примерно в двух метрах от земли, покачивался прикреплённый к ступеньке пожарной лестницы, ремень со штык-ножом…
Прошло ещё несколько минут и картина «страшной трагедии», стала проясняться. Заступивший на пост Конь, вначале было заскучал, топча грязь вокруг тоскливых тёмных окон прачечного корпуса, но вскоре, заметил ярко освещённые окна бани. Они как магнит притягивали к себе, тем более, что сегодня была пятница – женский день. Он начал как кот расхаживать вокруг, ища хоть какую-то возможность подобраться к «запретному плоду». Хотя здание было одноэтажным, не смотря на все старания, заглянуть в закрашенные до половины окна ему никак не удавалось. Помогла солдатская смекалка. Конь вскарабкался на пожарную лестницу и, привязав к ступеньке мешавший ему штык-нож, удобно расположился возле окна. Но нелепая случайность всё испортила. Кусок кирпичной кладки, висевший на честном слове и никак не решавшийся упасть, дождался своего звёздного часа. Основательно расшатав старую пожарную лестницу, впившийся взглядом в сладостную картину обнажённых женских тел Конь, ускорил его падение себе на голову. Получив удар в темя, он, как мешок с говном свалился с лестницы, умудрившись зацепить провод сигнализации, обрыв которого, отозвался в караулке тревожным сигналом о нападении.
Подъехали несколько машин. Из них вылезали какие-то люди в офицерской форме, но медленно приходивший в себя Конь, никого не узнавал. Глуповато улыбаясь окружающим, он лежал на земле с бессмысленным, слегка затуманенным взором и не мог понять, что с ним произошло. Неподалёку, тихо переговариваясь, солдатики очищали от грязи свои шинели и сапоги. Голосов и вообще звуков, Конь не слышал. Постепенно, из глубин сознания стали пробиваться обрывочные мысли: «Почему вокруг солдаты? Это что, война? Я на фронте? Почему так болит голова? Что со мной случилось? Я ранен? Почему я лежу на земле? Только бы не простудиться!...»
Он ничего не слышал, ничего не понимал и ничего не помнил.
Служба для него закончилась.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
